Ки Су бросила на меня сердитый взгляд, но позволила взять ребенка.

Сук Чжу обхватил меня руками за шею, и я понесла его к себе. Зайдя в комнату, я закрыла за собой дверь. Комнатка у меня была маленькая, но все равно вдвое больше моей каморки на станции утешения. Окна не было, но зимой тут сохранялось тепло, а в жаркие летние месяцы — прохлада. В комнате стояли низкая кровать, деревянный стул и маленький столик с лампой и зеркалом. Стены были бежевые, оштукатуренные, а на деревянном полу лежал простой коврик. Я проводила здесь много времени: читала, изучала английский и спала, когда уже не оставалось сил на книги. Я хорошо знала эту комнату — всю, кроме потолка. Не представляла себе, беленый он, деревянный или вообще из чистого золота. Я отказывалась на него смотреть, потому что при взгляде снизу вверх на потолок мне сразу вспоминалось все, что со мной творили в моей комнате на станции утешения.

Я села на кровать и прижала к себе теплое тельце Сук Чжу. За последние полтора года я полюбила этого малыша как родного. Меня радовало все: как он цеплялся за мой палец, когда ему было всего несколько дней, как делал первые шаги, говорил первые слова; радовали лукавая детская улыбка и глаза мальчика, добрые и умные, как у его отца. Сердце ныло от мысли, что Ки Су его заберет и я больше не увижу Сук Чжу. Я прижала мальчика к себе еще крепче.

Он снова уснул, а из гостиной донеслись голоса Чжин Мо и Ки Су. Сначала они спорили тихо, и я старалась не прислушиваться, но чем дальше, тем громче говорили супруги. Чжин Мо и Ки Су часто ругались, иногда их споры были очень бурными. Я в таких случаях всегда уходила к себе, закрывала дверь и старалась отвлечься. Но сейчас Ки Су грозилась уйти, и я чувствовала, что скандал выйдет серьезный.

— Я говорила, что этим людям бесполезно объяснять, Чжин! — воскликнула Ки Су. — Все закончится кровавой диктатурой, как в России при Сталине!

— Я стараюсь действовать осторожно, Ки. Нельзя же не попытаться.

— Ты слишком часто шел на компромиссы.

— Слушай, русские обещали уйти через несколько месяцев. Тогда все будет по-другому.

— По-другому? Чжин Мо, твой вождь убивает людей! Когда русские уйдут, станет только хуже.

— На Юге тоже убивают диссидентов, Ки.

— И что, раз и на Юге убивают, тогда в здешнем терроре нет ничего страшного? А если убийцы придут к нам? Что будет, если они и тебя сочтут диссидентом?

— Я на них работаю. Нам они ничего не сделают.

— Зря ты так уверен. У тебя есть враги. Ты выбрал не ту сторону.

— Не я один. И я не перестану пытаться добиться компромисса. Только так удастся объединить народ. Нельзя сдаваться. Все еще может получиться.

На какое-то время воцарилась тишина, и я уже решила, что спор закончился. Но вдруг раздался звон бьющегося фарфора. Сук Чжу у меня в руках дернулся, но не проснулся.

— Опять ты со своими идеалами! — крикнула Ки Су.

— Давай потише, Ки.

— Не буду! Ты еще год назад обещал от нее избавиться!

— Ей некуда идти. И потом, она любит Сук Чжу, а он ее. Я не могу ее просто выгнать.

— Я говорила тебе, что не позволю ей жить у нас!

— Ки Су, между нами ничего не было.

— Да мне наплевать. Давай, живи себе со своей красоткой чхинильпха, со своей шлюхой для утешения.

Вот они и прозвучали, эти слова: «шлюха для утешения» и чхинильпха. Все тело заныло, и меня переполнили воспоминания о станции утешения: столб во дворе, моя крошечная вонючая каморка, пулемет в тот последний ужасный день. Я чувствовала себя грязной. Я никому не рассказывала, чем занималась в Донфене. Как всплыл секрет, который я хранила почти два года? Откуда они узнали?

Я крепко прижала Сук Чжу к себе, словно это могло мне помочь удержаться в настоящем моменте, в Пхеньяне, а не на станции утешения. Мальчик захныкал, и я ослабила объятия. В гостиной опять что-то разбилось. Сук Чжу дернул головкой и начал просыпаться.

— Замолчи, Ки! — воскликнул Чжин Мо в гостиной. — Мы должны друг другу помогать!

— Можно подумать, ты именно поэтому ее не прогоняешь.

— Ты о чем?

— Ты знаешь, о чем я.

— Ладно, уезжаешь — уезжай.

— Пойду заберу Сук Чжу.

Я услышала шаги в направлении моей комнаты и прижала ребенка к себе. Дверь распахнулась, Сук Чжу проснулся. Ки Су выхватила сына у меня из рук и вышла обратно в гостиную. Подхватив пальто и чемодан, она шумно покинула квартиру вместе с сыном.

Я долго сидела на постели, подтянув колени к подбородку. Я чувствовала себя очень грязной; хотелось пойти в ванную помыться. Фраза Ки Су «шлюха для утешения» звенела у меня в ушах. Я больше двух лет ее не слышала. Прикрыв уши ладонями, я попыталась прогнать эти слова, но они остались со мной, как и оскорбления, которыми меня осыпали каждый день на станции утешения.

Наконец я встала, приоткрыла дверь и выглянула в гостиную. Чжин Мо сидел на стуле в тени, глядя в никуда. За окном легонько покачивались на ночном ветру ивы.

Я пошла в кухню, взяла метлу и совок и начала подметать осколки разбитого селадонового горшка.

— Оставь, — сказал Чжин Мо из темноты, — я сам.

Я положила метлу и ушла обратно к себе. Закрыв дверь, я села на постель, и меня снова окружили кошмары Донфена.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Неси его наверх, а мы начнем второе, — велел господин Чхи. — Быстрее!

Я схватила официальное заявление, только что переведенное нашим отделом, и побежала по лестнице на четвертый этаж правительственного здания. Был полдень, и в штаб-квартире кипела жизнь. В отделе переводов кто-то работал с документами, кто-то разговаривал по телефону. Люди сновали от стола к столу с папками документов. Но все сотрудники остановились и уставились на меня, когда я побежала с бумагами наверх.

Поднимаясь по лестнице, я думала о том, что совещание на четвертом этаже, похоже, обречено — а с ним и шанс объединить Корею. Официальное заявление делегации Юга, которое я держала в руке, гласило, что национальные выборы будут проведены согласно указаниям ООН, даже если Север это не устраивает. А еще там говорилось, что, с точки зрения Юга, выборы определят, кто имеет право управлять всей Кореей — и Севером, и Югом.

Отдел переводов лихорадочно работал над переводом ответного заявления от делегации Севера. Там говорилось, что Север не признает результаты выборов на Юге: делегаты считали, что американцы подтасуют результаты, чтобы поставить у власти свою марионетку Ли Сын Мана. Еще там сообщалось, что Север проведет выборы отдельно, под контролем Советского Союза. И, как и Юг, Север считал, что именно его выборы определят, кому управлять всем полуостровом. Сложилась патовая ситуация, как и боялся Чжин Мо.

Добравшись до четвертого этажа, я побежала к огромному двухъярусному аванзалу Большого зала заседаний, обшитому панелями из красного дерева. В Зал заседаний вели гигантские деревянные двери, за которыми проходил спор на повышенных тонах. В аванзале за письменными столами сидели чиновники, копаясь в бумагах и негромко переговариваясь. Когда я вошла, все они подняли головы. Я пошла к столу у самого входа в Зал заседаний, поклонилась сидевшему там человеку и протянула перевод. Суровый чиновник взял заявление, прочел его и спросил:

— А где от Севера?

— Простите, — сказала я, снова кланяясь, — еще не перевели. Скоро будет.

Вдруг огромные двойные двери распахнулись, и из зала вышла группа мужчин с портфелями. Они шагали как на параде, решительно глядя только вперед, и я поскорее отскочила в сторону, пропуская их. Половина чиновников в аванзале вскочила на ноги, быстро собрала бумаги в портфели и побежала за делегацией Юга.

В Большом зале у двери стояли Чжин Мо и другие представители Севера, глядя вслед ушедшим. Чжин Мо в растерянности взъерошил себе волосы. Какой-то чиновник поинтересовался:

— Ну и что нам теперь делать?

Чжин Мо и остальные повернулись к главному делегату. Тот сказал: