Вскоре ко мне выходит невысокий мужчина в темном костюме и с такими же темными глазами.

— Моя фамилия Чхве, — говорит он с легким поклоном, но руку мне не протягивает.

Я почтительно кланяюсь и представляюсь по-корейски.

Мистер Чхве отвечает мне тоже по-корейски:

— Давайте пройдемся.

Я-то думала, что мы будем говорить у него в кабинете. Но тут я вспоминаю слова мистера Хана, что встречи между людьми с Севера и Юга проводятся неофициально. Так что я оставляю чемодан девушке за стойкой и выхожу вслед за господином Чхве на улицу. Он идет сложив руки за спиной, будто вышел прогуляться в обеденный перерыв. Я было заговариваю, но он жестом прерывает меня.

— Отойдем немного, прежде чем обсуждать дела, — говорит он.

Мы идем к реке Ханган. По небу плывут белые тучи. На улице тепло, влажность воздуха невысокая. Мы доходим до небольшого парка и садимся на скамейку с видом на реку. Мистер Чхве складывает руки на коленях и с любопытством косится в мою сторону.

— Вы очень щедры к миссис Хон, — замечает он.

— Она моя бабушка. Я дала ей обещание.

— Да, миссис Хон нам известна. Она была ианфу у японцев и сочувствовала коммунистам, даже сотрудничала с ними. А после Корейской войны работала в кичжичхоне. У нас на нее толстое досье. У миссис Хон, как бы это сказать… сомнительное прошлое.

Что-что? Сомнительное прошлое? Я разворачиваюсь к мистеру Чхве и уже собираюсь было рассказать ему, сколько моя корейская бабушка сделала для своей страны, но в последний момент прикусываю язык. Возможно, он и так это знает. Но, как типичный кореец, ставит честь страны выше прав личности.

Я смотрю на реку и киваю.

— Да, мистер Чхве, я знаю все про миссис Хон. У нее была тяжелая жизнь.

— Так почему вы ей помогаете, мисс Карлсон? Почему тратите на это столько денег?

Я встречаюсь с ним взглядом.

— Потому что она моя бабушка, — говорю я снова по-корейски. — У меня есть долг перед ней.

Он отвечает мне легкой улыбкой.

— Вы хорошо говорите по-корейски. Корейские дети, усыновленные американскими семьями, редко учат язык. Так у вас есть деньги?

Я опускаю руку в карман и достаю конверт с двадцатью тысячами долларов. Он быстро проводит пальцем по краю пачки, убеждаясь в том, что вся сумма на месте.

— Встреча назначена на завтра, — говорит он, убирая конверт в карман пиджака. — Вам понадобится еще десять тысяч долларов для северных корейцев.

— У меня все приготовлено, — отвечаю я. — Что дальше?

Он дает мне листок с адресом автобусной станции в сеульском районе Синчхон и говорит, что нужно отвезти туда миссис Хон утром к половине девятого. Там нам надо будет найти автобус до Мунсана. Автобус частный, так что билет не понадобится. Там мы встретим человека по фамилии Рю, который заберет плату для северных корейцев. Автобус отвезет нас на американскую военную базу возле демилитаризованной зоны. Там нас проинспектируют и отвезут в Пханмунджом, где и пройдет встреча.

— Мисс Карлсон, обязательно выполняйте все указания, — говорит мистер Чхве очень серьезным тоном. — В Пханмунджом не шутят.

— Понимаю, — говорю я.

Мистер Чхве встает со скамьи и идет обратно к зданию, из которого мы вышли, будто меня здесь нет. Я молча шагаю за ним. Мы заходим внутрь, и он отправляется к себе в кабинет, не прощаясь со мной. Я забираю чемодан, выхожу на улицу и ловлю такси, где даю водителю адрес квартиры миссис Хон.

День уже клонится к вечеру, когда мы подъезжаем к восьмиэтажному жилому дому. Он выглядит ровно так же, как и год назад, словно ветшать ему уже больше некуда. Я беру рюкзак и чемодан и вылезаю из такси. Идя к дому, я сама удивляюсь тому, насколько нервничаю.

Я нажимаю номер 627 на домофоне и жду. Ответа нет. Я нажимаю на кнопку еще раз. Наконец из микрофона доносится голос, что-то говорящий по-корейски. Я не могу понять, миссис Хон это или нет.

— Это Анна Карлсон. Я ищу миссис Хон.

Пауза. Потом я слышу:

— Чжа Ён. Как мило, что ты приехала. Заходи. — Я невольно улыбаюсь, снова слыша идеальный английский своей биологической бабушки. Гудок домофона, и я вхожу. Я еду на лифте на шестой этаж и подхожу к квартире миссис Хон. Я стучу, и дверь открывается.

Я всего год ее не видела, но она постарела на несколько лет. Волосы совсем седые, морщины гораздо глубже. Голова у нее слегка трясется; похоже на раннюю стадию болезни Паркинсона. И стоит она уже не так прямо, как раньше, но глаза все еще ярко блестят.

— Аньохасейо. — Я здороваюсь, кланяясь по всем правилам.

— Аньохасейо, Чжа Ён.

— Рада вас видеть, — говорю я по-корейски.

— У тебя очень хороший корейский, — отвечает она на том же языке. — Почти без акцента.

— Мне говорили, что у меня талант к языкам, — отзываюсь я.

Моя корейская бабушка улыбается и приглашает меня войти. Я разуваюсь и иду за ней к низкому столику перед окном. В чаше на подоконнике плавает свежий цветок мугунхва. Рамка с фотографиями родных миссис Хон и моей биологической матери все так же стоит на столе. И конечно, здесь все так же пахнет кимчхи. Мне не верится, что я опять в квартире миссис Хон. Все кажется таким нереальным.

Я сажусь за стол и ставлю рюкзак на пол. Миссис Хон наклоняется ко мне.

— Чжа Ён, гребень у тебя?

— Да, мэм, — отвечаю я. — Он дома, в безопасности.

— И как ощущения?

Я вздыхаю.

— Это большая ответственность.

Миссис Хон выпрямляется.

— Да, — говорит она, — я знаю.

Помолчав немного, я говорю:

— Я вам кое-что привезла. — Я лезу в рюкзак и достаю фотоальбом, который сделала перед поездкой в прошлом году. — Подумала, вам будет интересно. Я его собирала для своей биологической матери, а теперь еще добавила фотографии с последнего курса колледжа. В прошлом году мне было не до того, чтобы рассказывать о себе.

Миссис Хон прикусывает нижнюю губу.

— Для меня это честь, — говорит она, бережно беря альбом, будто настоящее сокровище. — Пожалуйста, расскажи мне все про каждую фотографию.

С тех пор, как мама умерла и мне пришлось вернуться домой, мне не с кем было поговорить про жизнь. У папы свои проблемы, и вообще, он мой папа, если вы понимаете, что я имею в виду. Подругам интересно разговаривать только про парней и секс. И даже те мои друзья, которых тоже усыновили, не понимают, что я ощущаю по поводу своей корейской идентичности. Но теперь у меня есть миссис Хон, моя корейская бабушка, которая столько пережила. С ней можно обсудить что угодно.

Так что я передвигаю стул, чтобы сесть рядом с ней, и открываю фотоальбом. Мы рассматриваем его вместе, страница за страницей, словно близкие подруги, наверстывающие время, проведенное в разлуке. Мы разговариваем то по-английски, то по-корейски, легко переключаясь между ними, словно с одной радиостанции на другую. Я рассказываю о каждой фотографии, а она внимательно слушает, задает вопросы и выслушивает ответы, задумчиво кивая. Мы много смеемся.

Часа через два мы закрываем альбом, я беру со столика фотографии миссис Хон и рассматриваю их.

— Если несложно, можно мне сделать копии этих фотографий? Хочу больше узнать о ваших родителях. И о дедушках, бабушках, тетках и дядьях.

— Конечно, — говорит миссис Хон. — Они же и твоя семья тоже. Очень важно, чтобы ты про них знала.

— Но не сегодня. — Я кладу фотографии на стол. — Я проведу в Сеуле пять дней, у нас будет время наговориться. А сейчас мне надо в гостиницу, отдохнуть. И вам тоже надо отдохнуть: завтра мы рано выезжаем.

— Выезжаем? — переспрашивает миссис Хон, удивленно приподнимая бровь.

Я беру чашку с мугунхва и смотрю на лиловый цветок с желтым пестиком в середине.

— В прошлом году я обещала помочь вам встретиться с сестрой, — говорю я. — И приехала, чтобы исполнить обещание.

Взгляд миссис Хон наполняется теплом; она явно изумлена.

— Су Хи? Ты что-то выяснила про мою сестру?